Технически процедура была отработана идеально. Из десятка "доверенных" лиц (сторож, уборщица, грузчик, работник поверхности) вызвалось трое-четверо, которые писали заявление с просьбой предоставить материальную помощь в связи с острой необходимостью. С заявлениями главный бухгалтер шел к директору, который подписывал их на заданную сумму денег. Потом бухгалтерия выписывала расходящиеся (затратные) чеки и просители получали в кассе деньги, которые здесь же и оставляли кассиру, получив пятерку за услугу, а чаще и без того. После этого директор с главным бухгалтером и кассиром скрепляли подписями упомянутые чеки, а аккуратно "законвертированные" деньги отправлялись высшему руководству. Это был почти легализованный источник разворовывания государственных средств, которые тысячами струек сливались в широкий поток миллионов рублей, повышавших себестоимость и без того очень дорогого донбасского угля. Но никого это не беспокоило -все было государственное, а, значит, ничейное.

Периодически возникали уголовные дела, на манер этого, несколько человек отправлялись на долгие годы в лагеря, но ничего не изменялось. Так было и на этот

раз. Не был исключением в этой заведенной машине и подзащитный адвоката Ф. Во время расследования дела областной прокуратурой он постоянно донимал защитника вопросом, не следует ли рассказать следователю кому он отдавал похищенные деньги. Адвокату нужно было что-то отвечать. Посоветовать не раскрывать пока что главных фигурантов, которым отправлялись деньги, было не очень умным шагом.

Во-первых, заявить о передаче денег вверх было равнозначным сознаться в своем соучастии в намеренном похищении их у государства. Во-вторых, передачу денег нужно было доказывать какими-то фактами и доказательствами, а это означало противопоставить себя могущественной верхушке, которую порочить никто не позволит. И тогда... тогда им останется одно-единое - всю вину свалить на автора этого заявления. То есть, совет подзащитному назвать истинных пользователей краденных денег был шагом рискованным и опасным.

С другой стороны, отказ от такого шага таил в себе не меньшую опасность в том случае, когда верхушка, воспользовавшись молчанием И. в наиболее ответственный момент отречется от него, бросив его на произвол судьбы. Такой вариант не исключался. В то же время, защитник из собственного опыта знал, что: а) засадить директора шахты - это одно, а засадить главного инженера угольного треста - это уже кое-что другое, это уже удар по собственному имиджу. Во-вторых, показания двух (арестованного директора и настоящего главного инженера) о передаче денег "наверх " - это уже система, к которой придется прислушиваться суду. А показания директора - родственника секретаря обкома, плюс показания того же главного инженера о том, что денег не воровали и никому не давали - совсем иное дело. Итак, верхушке лучше сохранить И. в рядах своих сторонников. Из последних соображений подзащитному не следует спешить с раскрытием всех карт перед следствием и судом. Рискованная, но целиком вероятная схема.

Когда уже во время рассмотрения дела в суде, при очередном всплеске эмоций, которые спонтанно возникали

на почвае нервного разлада, подсудимый бросился упрекать адвоката, что тот не дает ему возможности рассказать все суду, последний спросил у него: вы когда-нибудь думали над тем, почему вы до сих пор еще не под стражей, хотя вас обвиняют в совершении очень тяжкого преступления? (На его период директорства выпадало разворовываний на 40 с излишком тысяч рублей.) Подзащитный долго думал и ответил, что, наверное, потому, что он нужен на производстве. А директор, которого взяли под стражу, не нужен на производстве? - спросил защитник. - Наверное, тоже нужен, - сам же и ответил он себе на свой вопрос. Так вот вас поэтому и не взяли под стражу, что вы ни на кого и ничего не показываете - ни следователям, ни суду. Как только вы измените свою позицию, вы немедленно окажетесь за решеткой. Кажется, только после этого разговора И. все понял и прекратил истерики.